Наступившие «скорбные», по выражению сестры художника, годы были для Врубеля и временем необыкновенных открытий, особенно в области рисунка. Сужавшееся временами до пределов комнаты или больничной палаты жизненное пространство обращало его взгляд к обыденным предметам и лицам, но это был взгляд «как бы сквозь некое магическое стекло» (А. П. Иванов)... Прозаический и скучный, на первый взгляд, мир: скромные интерьеры, неказистая мебель, пикейные одеяла, больничные кровати и плед, накинутый на спинку стула, стакан на столе или  смятый тюбик краски и россыпь карандашей — мотивы, напоминающие своей кажущейся простотой задания на уроках Чистякова, к тому же нарисованные графитным и черным карандашами. В то время художник пришел к убеждению, что «краски вовсе не нужны для передачи цвета предмета — все дело в точности передачи рисунка тех мельчайших планов, из которых создается в нашем воображении форма, объем предмета и цвет».

Разнообразие ритма штриховки, ее интенсивность, подчас такая неистовая, что бумага под карандашом начинает коробиться, пересечения плоскостей и «цезуры» бликов, кажется, действительно способны передать любую форму, фактуру и цвет — холодный блеск металлического подсвечника, грани стеклянного стакана, трепетные лепестки цветов, бугристую поверхность раковины. Энергия рисунка словно наполняет сами предметы витальной мощью, придает им неожиданную монументальность и значительность.

Во многих из поздних рисунков, цель которых, провозглашаемая самим Врубелем, — самое непосредственное, «наивное» изучение натуры («теперь это мой конек»), как это ни парадоксально, он приближается к черте, за которой всего лишь шаг до мира абстрактных форм. Юлия Солонович. Графика Михаила Врубеля // Михаил Врубель. К 165-летию со дня рождения. СПб, 2022. С. 22-23.