В 1871 году только что достигший творческой зрелости и едва вступивший в третье десятилетие своей жизни Васильев заболел туберкулезом. Он был вынужден покинуть Петербург и уехать на Украину в село Хотень, а затем в Крым, откуда ему уже не суждено было вернуться. Живя в Ялте, он испытывал большие жизненные трудности. Небольшой ссуды Общества поощрения художников не хватало на содержание семьи и расходы, которых требовала работа над картинами. Велика была его тоска по дорогим ему северным лесам и болотам с их ни с чем не сравнимой свежестью и простором, родным и близким ему. И мастер продолжал работать над картинами среднерусской природы, используя сохранившиеся этюды и свою необыкновенно цепкую память. Так были созданы «Мокрый луг», «Заброшенная мельница», «Утро». Одним из последних было полотно «Болото в лесу. Осень», начатое в 1872 и принадлежащее к самым замечательным русским пейзажам 70-х годов XIX столетия. В цветовом решении картины, в самой системе живописи с применением широкого динамичного мазка Васильев значительно опередил общий уровень и возможности искусства своего времени, предвосхитив достижения отечественной живописи 1890-х годов.

Незадолго до своей кончины писал И. Крамскому: «О, болото, болото! Как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия! Ну, неужели не удастся мне опять дышать этим привольем, этой живительной силой просыпающегося над дымящейся водой утра?». Изобразив осенние деревья на фоне темно-сизой тучи, художник заставил с необычайной силой гореть медно-золотистые кроны пышнолиственных дубов, поддержав этот звенящий цветовой акцент сложным аккомпанементом оттенков желтого и красного в березовых и осиновых рощах дальнего плана. Воспоминания о прекрасном осеннем убранстве русских лесов Васильев сочетал с наблюдениями, сделанными им в крымских горах, расцвеченных по осени необычайно яркими и свежими цветными пятнами. Застывшие в предвечерней тишине осенние дубы как бы светятся в теплых лучах клонящегося к вечеру солнца. Недвижные, какие-то загадочные силуэты болотных птиц среди зеленой и ржаво-красной растительности вносят в общее настроение ноту таинственности, задумчивости и грусти, очень типичную для последних картин Васильева. Свойственная ему романтичность образного строя получила здесь преимущественно элегическое звучание. Живопись картины свободна и выразительна в каждом мазке, будучи предельно точной и продуманной в многочисленных нюансах. О своих впечатлениях о картине И. Крамской писал автору: "Настоящая картина – ни на что уже не похожа, никому не подражает, не имеет ни малейшего, даже отдаленного сходства ни с одним художником, ни с какой школой, это что-то до такой степени самобытное и изолированное от всяких влияний, стоящее вне всего теперешнего движения искусства, что я могу сказать только одно: это еще... не вполне хорошо, ... но это – гениально".