«Соловей» — опера в трёх актах Игоря Стравинского по либретто композитора Степана Митусова и на сюжет сказки Г. Х. Андерсена «Соловей». Премьера состоялась в 1914 году на сцене Театра Елисейских Полей в рамках Дягилевского сезона. Антрепренёр — Сергей Дягилев, художник — Александр Бенуа.

Во дворце китайского императора в глубине огромного сада жил соловей, который славился своим прекрасным пением. Путешественники рассказывали о крылатом певце, как о чуде, учёные описывали его в книгах, а поэты слагали о нём стихи. Император, узнавший о соловье из книги, пожелал пригласить птицу во дворец. Соловей охотно согласился и на придворном празднике спел так чудно, что вызвал слезы на глаза императора. Оставшись во дворце, соловей поселился в отдельной комнатке, жил в окружении двенадцати слуг и гулял дважды в сутки. Живое, природное пение соловья противопоставляется мелодии искусственного соловья, которого императору прислали в подарок.

Спектакль, носивший несколько балетный характер, отражал восхищение художника китайским искусством и лубком. Однако «Китай» увиден здесь глазами художника, умудренного творческим опытом русской живописной традиции. Художник считал «Соловья» одной из лучших своих работ. Среди похвальных откликов можно отметить статьи А. В. Луначарского, не раз возвращавшегося к этому спектаклю в связи с его «чрезвычайно интересными декорациями». (http://benua-memory.ru/Solovey-1914)

Из воспоминаний А. Н. Бенуа о работе над постановкой оперы «Соловей»:  «Мне очень нравилось то, как Стравинский и Митусов „уложили“ сказку в оперное либретто. Мне это давало возможность излить весь мой восторг от дальневосточного искусства — как в передаче приморского пейзажа, так и в изображении тронного зала в „фарфоровом“ дворце и золотой, залитой солнцем, царской опочивальни. Сначала я было решил держаться стиля тех chinoi-series*, которые были в ходу в XVIII в.; но по мере работы меня стала немного раздражать их слишком явная нелепость, и в мою постановку стали проникать отражения моего увлечения подлинно китайским. В смысле костюмов неоцененным материалом мне послужили раскрашенные китайские лубки, коих у меня было великое множество — ими меня когда-то одарил ездивший во время войны в Маньчжурию С. С. Боткин. В конце концов у меня получилось нечто далекое от педантичной точности, весьма смешанное, но и нечто вполне соответствовавшее музыке Стравинского, в которой великолепный китайский марш, занимающий половину второго акта, а также обе серии Соловья и Смерти как бы выдают известный „стиль подлинности“, тогда как все остальное выдержано скорее на „европейский“ лад.

Работа над „Соловьем“ доставила мне огромное наслаждение. Только этим наслаждением я и объясняю себе теперь то, как мог я с ней в ту зиму справиться, как мог я совместить ее с напряженной работой над „Хозяйкой гостиницы“ для Художественного театра и с научными трудами, связанными с созданием моей „Истории живописи“

Костюмы я рисовал в своем довольно светлом номере московской «Национальной» гостиницы; декорации я скомпоновал во время своих побывок в Петербурге, и сделал я все эти эскизы в необычайную для себя величину. Самую живопись для сцены я поручил симпатичнейшему и весьма искусному художнику Н. Б. Шарбе, который их и привез с бесчисленной бутафорией в Париж, частью пользуясь дипломатической вализой. К этому моменту и я сам вырвался из Москвы и приехал в Париж, где шли наши репетиции». Александр Бенуа. Мои воспоминания. Том 2. М., 1980. С. 534-535.

* Увлечений китайщиной (франц.)