Успехи при Дворе отнюдь не сделали Сурикова придворным мастером, о чем красноречиво говорили его дальнейшие творческие планы. В них он поспешил снова обратиться к дорогой ему истории казачества, с которым чувствовал свою неразрывную родовую связь вплоть до того, что, по воспоминаниям художника Василия Рождественского, даже сидел «прямо, собранно, как казак в седле»*. Согласно своей концепции не судить, а прозревать, «угадывать» историю, Суриков на этот раз обратился к воссозданию образов антиподов Ермака — тех, кто, возмущаясь несправедливостью социального устройства, бунтовал против государства и расшатывал его устои. Тема эта в начале 1900-х годов, то есть в преддверии бурных революционных событий, все более обретала актуальность, но, конечно, уже не сулила лавров в официальных кругах, тем более что современное Сурикову казачество уже давно воспринималось верным слугой «царю и Отечеству» и силой сугубо реакционной. Художник, работая над образом Разина, постепенно эволюционировал от романтического представления о нем как популярном фольклорном персонаже известной песни «Из-за острова на стрежень» к осознанию исторического масштаба его личности как мятежного предводителя казацко-крестьянского войска. Тем не менее, несмотря на старания мастера, картина все же получила налет необычного для Сурикова романтического флера. И главной причиной этого можно назвать необоримое обаяние стереотипа, сложившегося в XIX веке под влиянием исторических легенд и литературно-поэтического творчества. Все художники, обращавшиеся к данной теме (Александр Александров, Гавриил Горелов, Михаил Нестеров, Борис Кустодиев и другие), упорно прибегали к одной и той же сюжетной трактовке темы, представлявшей Разина с ватагой казаков плывущим по Волге на корабле. Не стал оригинальничать и Суриков, создавший в результате добротное, блестящее по живописи, композиционной и психологической разработке, но похожее на гигантскую иллюстрацию полотно, где черты главного героя, погруженного в тяжелые думы, неуловимо напоминали самого автора**. Суриков потом иронично посмеивался над публикой, будто бы искавшей на картине волны от брошенной в воду персидской княжны***, которая, действительно, присутствовала на первом эскизе произведения (1887, ГТГ), однако вряд ли такую зрительскую реакцию можно было считать неадекватной. В конечном счете «Степан Разин», долго не удовлетворявший самого художника и позднее даже частично им переписанный, не получил каких-либо нареканий политического характера и даже был отправлен в 1911 году в составе русского отдела на Международную выставку в Рим, с которой тогда же со скандалом сняли картину одного из любимых репинских учеников Гавриила Горелова «Осмеяние трупа Ивана Милославского» (1911, ГРМ), как дискредитировавшую личность Петра Великого. Павел Климов // Василий Суриков. К 175-летию со дня рождения. СПб, 2023. С. 16.

* Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике / Вступ. ст. С. Н. Гольдштейн, Н. А. Радзимовской. Сост. и коммент. С. Н. Гольдштейн, Н. А. и З. А. Радзимовских. Л.: ЛО «Искусство», 1977. С. 289.
** Об автопортретности образа Степана Разина писала, например, Г. Л. Васильева-Шляпина. См.: Васильева-Шляпина Г. В. Суриков: в поисках главного героя к заветной картине (к вопросу о создании «Степана Разина») // Суриковские чтения. Научно-практическая конференция, 2013. Красноярск, 2015. С. 29.
*** Василий Иванович Суриков. Письма. Воспоминания о художнике / Вступ. ст. С. Н. Гольдштейн, Н. А. Радзимовской. Сост. и коммент. С. Н. Гольдштейн, Н. А. и З. А. Радзимовских. Л.: ЛО «Искусство», 1977. С. 189.