Незначительные, казалось бы, изменения древней композиционной схемы привели к новому осмыслению образа. Поза младенца приобрела большую устойчивость, исчезло ощущение трепетного движения Христа, пытающегося обхватить шею матери и, заглядывая ей в глаза, крепко прижаться к ее щеке. Порыв нежной младенческой ласки, столь выразительно переданный византийским мастером, сменился в образе рублевского времени тихой сдержанностью и сосредоточенностью Христа. Отсутствует и такая характерная деталь греческой иконографии, как лежащая на шее матери ручка младенца. Еще большую уравновешенность композиции придает опущенная левая рука Марии, жест которой напоминает о деисусном предстоянии ее Спасу.

«Осязательная невещественность» изображения ощутима в хрупкой, почти невесомой фигурке Христа, покоящегося на маленькой, изящно раскрытой ладони Богородицы, в рисунке ее красивых утонченных пальцев, в тонких золотых, подобных длинным нитям, контурах мафория, словно связывающих воедино руки Богоматери и поддерживаемого ею младенца. Особую хрупкость нежному лику Марии придают легкий наклон ее головы и тонкий изгиб длинной лебединой шеи обрамленных рисунком ломких ниспадающих складок золотой каймы, воспринимающихся как драгоценная оправа светоносного лика. Подчеркнуть его лучезарное свечение и выявить «очищенную» природу цвета словно призван небесно-синий повой-платок на голове Марии. Изящные черты — тонкий нос, легкие дугообразные брови, напоминающие ангельские образы рублевской «Троицы», лучистые глаза и молчаливые уста — придают лику выражение благостного спокойствия и умиротворенности. В отличие от печально-скорбного византийского образа, задумчивый взгляд Богородицы не устремлен на зрителя и не связан с Сыном, а словно погружен в себя. Тем самым, исчезает напряженная взволнованность и глубокий трагизм древней «Владимирской Богоматери». Их сменили умиление, сострадательная милость, созвучные миру человеческой души, достигшей наивысшей степени ясности и гармонии. Созерцание погруженной в раздумья Богородицы ведет к состоянию самосозерцания. И все в художественном замысле иконы подчинено этому внутреннему движению. Ее глубокий ковчег и текучий плавный силуэт темного мафория создают то сакральное пространство, в которое помещены фигура Христа и необычно сложенные, подчеркнуто маленькие и хрупкие руки Богородицы. Полукруглая линия ее левой ладони с вытянутым и отогнутым большим пальцем уподоблена форме священной чаши, дискоса, на который возложено Тело Младенца Христа. Его царственные златотканые одежды, препоясанные киноварной перевязью, напоминают об Искуплении. Но идея страдания и жертвоприношения Сына поняты здесь как величайшее Материнское милосердие, высочайшая степень Любви Богородицы-Церкви к миру. Как Святое Причастие, возложенное на чашу, передает Богородица людям Сына, причащая их «Божественному естеству», «соединяя и срастворяя их с Любовию Божией» (Иоанн Лествичник). Поэтому столь необычно положение левой кисти Марии, опущенной на один уровень с ее правой рукой и напоминающей собой церковную лжицу. Питая человека духовной пищей, Богоматерь возвышает его до приобщения Божественных Тайн.Ирина Шалина // «Пречистому образу Твоему поклоняемся...». Образ Богоматери в произведениях из собрания Русского музея. СПб. 1995. С. 153.